(Неоконченная поэма)
(Песнь 1)
День тухнет; хладен ветр над Ладогой седою,
И черной пеленой подернут неба свод.
Лишь там, где он вдали встречает бездну вод,
Дрожащий, слабый свет сражается со тьмою,
И тихо, тихо в мгле ночной
Он меркнет так, как луч надежды, луч последний
В душе оставленной судьбой.
Но он исчез, и месяц бледный
С востока медленно плывет;
То кроется средь тучи мрачной,
То сквозь покров ее прозрачный
Сребристый, тихий свет лиет,
В ущелиях глубоких, черных
Утесов, спящих над волной,
Ужасны стоны ветров горних,
Ужасен беспрерывный вой.
Колеблем бурей разяренной,
Холодный, мелкий дождь осенний
На землю, как туман падет.
И облака за облаками
Бегут туманными грядами.
Но вот широкими шагами
Из бора вышед, по полям,
По черным и крутым скалам
Кто вдалеке, как тень, ступает,
Звуча копьем в огромный щит?
Но он запел. Пусть бор шумит,
Пуст ветр уныло завывает,
Пусть волны брег колеблют свой,
Пусть... Громче, чем их ужасный вой,
Чем стон дубрав, рев скал ужасный,
Ловца младого голос ясный:
"О Стрибога дети, шумите, шумите!
Играйте, Полканы, с седою волной!
И песнею дикой мой дух веселится;
Вадиму приятны и буря, и бой.
Родителя щит колыбелию был,
И буря младенцу ко сну припевала,
И первый луч утра к сраженьям будил.
Младенец с младыми боролся волками,
У дикой лисицы птенцов похищал,
И Ладоги шумные волны руками
Средь бури и грома, смеясь, рассекал.
Любил я и ветер холодный осенний,
Любил я плесканье ревущих валов,
И зимние хлады, и бури весенни,
Но сердце желало лишь битв и врагов.
Прощай же, о Ладоги берег пустынный,
Свидетель счастливых младенческих лет.
К победе, ко славе! Их голос призывный
В далекие страны Вадима зовет.
И вскоре пришелец надменный узнает,
Как сын Ротибора оружьем играет".
И булаву со спины широкой
Сорвал он мощною рукой
Ударил тяжкой булавой.
Ударил - яркий брызнул пламень,
Треща раздался черный камень.
Часть пала в пропась, и кругом
Раздался вдруг ужасный гром.
Казалось, пропасти взревели,
Валы свирепей закипели;
Гул загремел в ущельх гор,
Стеня, завыл огромный бор,
Проснулся ворон в поле диком,
И филин вдаль помчался с криком,
И волк, забыв своих птенцов,
Бежал сокрыться вглубь лесов.
Но с гордостью, как после боя,
Уж в мыслях поразив героя,
Пустыни сын захохотал.
И эхо гор захохотало,
И эхо волн им отвечало,
Но он уж скрылся между скал.
Где зверь дубравный пробегает,
Где ветер горний может дуть,
Там славянин, как в поле чистом,
Бежит то с песнью, то со свистом,
И долго быстрою стопой
Бежал в долине он глубокой,
Но наконец утес высокой
Увидел он перед собой.
Здесь цель его: журча, струится
Источник светлых, чистых вод,
И чуть под ним пещеры зрится
Скалою загрожленный вход.
Вадим трубит в свой рог огромный,
Звук долго мчится в тишине,
И голос из пещеры темной
Выходит : "Кто пришел ко мне?"
- "Я сын твой!" Камень упадает,
В пещеру юноша вступает,
Добычу ловли сбросив, он
Но кто ж его будить дерзает?
Чей рог так громко прозвучал?
"Их друг" - трубящий отвечал.
Их друг он! Странно! Им казалось,
Уж в мире друга не осталось.
И кто ж придет в пустыне сей
Искать оставленных друзей?
Пусть так, - но сильною рукою
Вадим пещеры вход открыл
И незнакомца за собою
Ведет; меж тем старик схватил
Засохший мох, кремень, огниво
Ударил: искрою игривой
Огонь сокрытый засверкал,
На мох струею побежал,
И вспыхнул мох: в лампаде черной
Фитиль, курясь, затрещал,
И по стене во тьме пещерной
Вдруг свет неверный задорожал.
К нему в объятья упадает,
Безмолствуя, лишенный сил.
Одно из уст их вылетает:
"О, Ратибор!" - "Бергил! Бергил!"
О, если есть в сей жизни краткой
Хоть час один для сердца сладкой,
О, если хоть один есть миг,
Чтобы душа от уст земных
Освободясь, небесное вкушала
И небо все в себе вмещала,
О, если есть - то знаю я его!
Когда мы друга своего,
Давно судьбою разлученны,
В отчизне снова съединенны,
Увидим вновь, - тогда есть миг
Для чувств небесных, не земных.
Тогда есть миг, что годы вспоминаний,
И мнимых радостей, и истинных страданий
Весь дух стеснят - и мысль за мыслею другой
Но кто же сей пещеры житель?
Какою дивною судьбой
Изгнан он из страны родной
В сию пустынною обитель?
Все в диких и прямых чертах,
О прежних подвигах вещает,
И проницательность читает
В лице пустынника, что он
Не к низкой доле был рожден.
Хотя над гордой сей главою
Уж много, много зим прошло,
Хотя высокое чело
Давно покрылось сединою,
Сверканье черных сих очей
Из-под нависнувших бровей,
Огромный рост, хотя рукою
Железной времени согбен,
И тело все, и каждый член,
Исполненные дивной силы,
И на самом краю могилы
Не много по руке своей
Найдет и копий и мечей.
Почто ж он здесь? Кто он? Не знаю,
Лишь темно, темно вспоминаю,
Что двадцать лет прошли с тех пор,
Как некий воин Ратибор
Из Новограда стен высоких
Изгнан - не он ли, может быть,
Спешил себя навек сокрыть
В степи, среди пещер глубоких.
"Так, Ратибор, двадцатый год
Уже невиданно промчался
Со дня, как я с тобой расстался
У яростных Ильменских вод.
Сопутник моего изгнанья,
С тех пор был знак воспоминанья,
Знак верныя любви твоей.
И много я преплыл морей,
Но не изгл"адимых, глубоких
И первых чувств души моей
Ничто, ничто не истребляло,
И вся душа чрез море прелетала
Вслед за крылатою мечтой
к тебе и ко стране родной".
- "Не говори мне о странах полдневных!
Изгнаннику в пустыне сей
Что до земли и до людей?
Так, прежде, чем судьбины гневной
Гром грянул над моей главой,
В те дни, как дух питался мой
Отрадной счастия мечтой,
И я любил повествованья
О дальних дивных сторонах.
Тогда внимал я им! Но ах!
Теперь нет боле к ним вниманья,
И Полдень, Север, все страны -
Все для изгнанника равны.
Надежд златых исчезла сладость,
Все, все прошло, и стала радость
Безвестна для души моей.
И что осталось мне от жизни
К концу моих печальных дней?
Пещера на краю отчизны,
Жилище дикое зверей,
И дух, растерзанный страданьем,
И грудь, уставшая от бед,
И память горькая счастливых прежних лет,
И весь я - лист, отторженный дыханьем
Несчастия и грусти злой,
Осенним мразом иссушенный,
Чрез дебри вдаль перенесенный
И брошенный в степи глухой"
- "О прогони туман печали
Далеко от души своей,
Не все еще в ней радости увяли,
В ней тлится искра прежних дней.
Я видел, дружба в ней по-прежнему жива,
Глаза твои по-прежнему блистали,
Улыбка на устах была".
- "Нет! нет! свет радости мгновенной
Не оживит души, измученной тоской,
И дуб, веками иссушенный,
Не процветет с пришедшею весной.
Быть может, в веточке одной
На время снова жизнь проснется,
И лист на время развернется,
Но час пройдет-увянет он,
И снова царь долин высокой
Застонет в грусти одинокой,
Ночною бурей обнажен!"
Умолк - главу свою склоняет
Задумчиво к рукам своим,
Брегила взор в слезах блистает,
Сидит в безмолвии Вадим.
И долго витязи молчали,
И очи старика недвижимо стояли,
И дух его ко дням минувшим улетал.
Безмолвия ничто, ничто не прерывает,
Всё в мёртвой дремлет тишине,
Лишь изредка в лампаде на стене
Вдруг затрещит огонь, как будто потухает,
И снова ярче заблестит,
А старец всё ещё в безмолвии сидит.
Его ты слышал бы дыханье
И груди тихое порою колыханье,
И ветра вздох в траве сухой,
И тихий глас теней в час полночи глухой.
Но старца вдруг глаза, как молнья засверкали,
Вздрогнул - уста затрепетали,
На свод высокий он воззрел,
И глас со стоном излетел:
"О Новград! ты ценой изгнанья
За славу мне, за раны заплатил.
Я за тебя всю кровь свою пролил;
Неблагодарный, осудил.
И от тебя вся жизнь моя увяла,
Душой к веселью умер я,
Наджда с счастьем убежала,
И всё погибло для меня".
Престал - молчанье всё объемлет,
Но вскоре снова Ратибор
Со вздохом едленно подъемлет
Свой грустный омраченный взор.
Потом с печалию немою
На друга он взглянул опять
И по челу провёл рукою:
Как будто силился прогнать
Ужасное воспоминанье
И мог он с памяти своей
Стереть рукой всё состраданье
И все несчастья прежних дней.
Потом, казалось, вдруг проснулся,
Улыбкой горькой улыбнулся
"Ты не дивись тому, Брегил,
Что я средь радости свиданья
И радость, и тебя забыл.
Ах! Двадцать лет мне тяжкого страданья
Оставили в душе ужасные следы,
И если в ней блеснут порой мечты
С звездой далёкой упованья,
Ах! грозный мрак воспоминанья
Отрадный свет их помрачит
И скроет их прелестный вид.
Откроются вновь сердца раны,
И вновь холодные туманы
Мой дух холодный облекут.
На я теперь сложу на время
Воспоминаний тяжких бремя,
И ночи сей часы приятней побегут!"
-"Так! Новоград виновен пред тобою, -
Сказал Брегил, - но дни его торжеств прошли,
И Чернобог железно, рукою
Ужель твой гнев не укротиться,
Когда отечество в цепях,
И край родной в крови славян дымится,
И в Новограде царь - варяг?"
-"Варяг!" - отпрянув, восклицают
Внезапно старец и Вадим;
И юноши глаза, как молнии, сверкают,
Меж тем, как старец словом сим,
Стоит как громом пораженный,
Безмолвен, недвижим стоял.
И спор страстей в душе смущенной...
Прошло, он сел, вздохнул, сказал:
"О Новград! Ты меня изгнал!"
И тщетны, тщетны все моленья,
И не услышан дружбы глас,
Одно в нём чувство - чувство мщенья.
Навеки в нём огонь погас
Любви и к брани и к отчизне,
И к славе, и к всему, чем мы счастливы в жизни
Пусить Новоград в слезах зовёт,
Он непреклонен. "Возвратите, -
Вещает он. - Ильгерду мне
И раны сердца исцелите,
Тогда лечу ко славе и к войне!
Но вы, но вы её убили!
Вы острый в грудь её
Безжалостный кинжал вонзили
И просите теперь, чтоб я за вас отмщал.
Мной ваша спасена свобода,
Но я, увы, незнатен был,
Она из княжеского рода,
И мне, увы! За то, что я любил,
Даны в удел печаль изгнанья,
Ей грусть в отчизне суждена.
Но скоро, скоро... и она!
И чтобы я, её страданья
Забыв, за вас на брань пошёл,
И чтобы вновь мой меч кровавый
На путь поебд, торжеств и славы?
И чтобы снова... никогда!
Скорее вспять польются реки
И буйной Ладоги вода
Утихнет в берегах навеки,
А небо встретится с землёю,
Чем я пойду за них на бой.
А ты, из Новграда присланный,
Скажи, что я, от них изгнанный,
Не буду боле их рабом,
Что пусть погибнут их дружины,
Я здесь останусь до кончины,
Я здесь засну последним сном,
Здесь скроют щит мой, меч и латы,
И гроб мой, и шелом крылатый,
Что Новград я забыл, проклял...
И как чужой отчизне стал!"
Брегил потупил взор, туманами покрытый,
И слёзы светлою струёй
Блеснули на браде седой.
Но всё молчит, устали старцев члены,
И скоро тихий сон смежил,
Слезами взор их отягчённый.
Быть может, он им вновь явил
Толпу прелестных, милых теней,
Давно исчезнувших для них,
Быть может, обновил за миг
Всю живость прежних впечатлений,
Всю сладость первых чувств младых.
Ах! часто он один - несчастных утешитель! -
Один оставленных судьбою, не бежит,
Но к ним во тьме ночной летит
С улыбкой на устах, как друг, благотворитель
И чувством радостным их сердце шевелит.
Я помню дни, когда изгнанный
Из родины своей враждебною судьбой,
Я унывал в земле чужой,
На брегах страны варяг туманной,
Как радовался я спокойствию ночей,
Когда с небес, покрытой ризой мрачной,
С вечерней тихою росой
Спускались на поля молчанье и покой.
И даль скрывалася во тьме прозрачной.
Как радовался я, что вскоре сон придёт
И память горестей до утра унесёт!
И сны с отрадой прилетали
К несчастному лишённому наград,
И свет надежды обретали.
Отчизна, пышный Новоград
Являлися снова предо мною
Со всей знакомой мне красой.
Я снова видел те места,
Где я провёл лета златые.
Там, там проснулася мечта
Души моей: там, там впервые
При виде утренних небес
Певец исполнен восхищенья,
И в песни робкий глас вознёс.
Я видел холм, где я, сын счастья и свободы,
Любил на прелести природы
С волненьем радостных взирать
И детскую хвалу невнятно трепетать.
Я видел тихий дол глубокой,
Где надо мною дуб качался одинокой,
И на хребте скалы высокой
Ту башню, коей верх в зубцах,
Поросший серою травою,
Взносился часто предо мною,
Как мрачный великан на светлых небесах.
И снова я, как прежде, любовался,
Блаженством юных лет до утра наслаждался,
И, просыпаяся, желал,
Чтоб сон очей моих вовек не покидал.
Не спит Вадим: на длань склонённый,
В глубокой думе он сидит.
Покоя нет душе смятенной,
Всечасно перед его очами
В тяжёлых Новоград цепях
И торжествующий варяг
Над хладными славян гробами.
В Вадиме пылкий дух кружит,
Но кто за родину отмстит?
Глас мщенья, глас громкой славы
Зовут его на бой кровавый;
И он, за ним летя мечтой,
Забыл усталость и покой.
И часто, часто он дивился,
Что гнев отца не укротился
В течении столь долгих лет.
Так юноша, в безвестный свет
Вступив с надеждою златой,
Лишь радости познав душою,
Не будет долгий гнев питать,
И думает: легко прощать.
Почто, доколе сновиденья
И не успели упоенья
И грусть, и бедство прекратить,
Почто счастливец будет мстить?
Но старец, жизнью наученный,
Стонавший под яремом бед,
Обманчивых надежд лишённый,
В грядущм счастия не ждёт;
В душе, где радость увядает
И пламень чувства угасает,
Увы, глубокие следы
Навек обида оставляет,
И долго тлится огнь вражды.
Но вон уж ночи мрак редеет,
И медленно вдали белеет,
Лучом сребристым поражён,
Восточный, синий небосклон.
Потухли звёзды, чуть мелькает
Туманный, бледный лик луны,
В безмолвии Вадим снимает
Рукою молча пострясает
Давно на них лежащий прах,
Главу шеломом покрывает,
Потом с щитом на раменах,
Покрыт броней, с мечом, стрелами,
Выходит гордыми стопами.
Казалось, в первый раз небес
Так светел вид ему являлся,
Казалось, пожелтевший лес
Красою новой одевался.
"Горит ли чище и светлей
Заря веснних, тихих дней?
Когда так быстро пробегали
В лазурных облачках странах,
Так ярко в пурпурных огнях
Врата восточные блистали
И ветры так свежо дышали
На стихшей Ладоги брегах.
Пусть все цветы в его руках увяли,
И птицы в рощах петь не перестали,
И слух, и взор пленять - ручей.
Но клён с одеждой золотой,
Дуб в пурпуре своих листов,
И ели с зеленью густою
Прелестней взору, чем весной
Однообразный вид лесов.
Но мутный ток, с холмов бегущий
И с пеной, в брег кремнистый бьющий,
По камням весло шумит,
И радость бурная свободы
На клыльях Стрибога летит
К сынам полунощным природы", -
Так мыслит радостный Вадим;
То, вспомня о грядущей брани,
Трясёт мечом он в мощной длани,
Играет копием стальным,
То, тихо погрузясь в мечтание,
Пьёт утра свежее дыханье,
Останется один с тоскою,
Мрачит его весёлый взор
Невольной быстрою слезою.
Но вот уже готов Брегил,
Унылый, с горестью глубокой
Стремится снова в путь далёкой.
Он вход в пещеры отворил
И с другом тихо выступает,
И другу руку пожимает,
И что-то он сказать желает,
Но сердце не находит слов...
Ах, после двадцати годов
Разлуки, тяжкого изгнанья
Минута сладкого свиданья -
И вдруг расстаться!.. Старцев грудь
Волнуют скрытые стенанья.
"Итак, один я в дальний путь, -
Сказал Брегил, - пойду с тоскою
Без друга?" Ратибор рукою
"Один?" - сказал опять Брегил,
И, на него с печалию взирая,
Ответа он от друга ждёт.
Но друг молчит: лишь иногда, блистая,
Слеза меж пальцев протечёт,
И крепко, крепко он рукою
Брегила руку вдруг пожмёт
И тяжко, тяжко он пожмёт (вздохнёт?).
"Ах! может быть, навек с тобою, -
Сказал Брегил, - проститься мне!
Быть может, вражеской стрелою
Сражённый на родной стране,
Я лягу мёртвыми костями;
И ты, быть может за горами,
В твоей пустынной тишине
И не узнаешь, что Брегила
Земля сырая уж сокрыла,
То дай мне обещанье, друг!
Что иногда стопой печальной
Воссесть на камень сей прощальный
И вспомнить друга прежних лет,
И иногда воздушною стопою
Незрима тень моя придёт,
Мой Ратибор! Беседовать с тобою".
Но обратив ко другу взор
Упрёка, горести глубокой,
Сказал, вддыхая, Ратибор:
"И ты подумать мог, что старец одинокой,
Один, среди глухих степей,
Забудет о тебе, вернейший из друзей!
Доселе я в душе твоей,
В душе растерзанной, унылой,
Лишь два сокровища хранил:
Одно - Ильгерды образ милый,
Другое - образ твой, Брегил.
И ты... но нет! На что прощанья
Нам чашу горькую по чашам испивать,
Не лучше ли свои страданья,
".
Умолк, в объятия друг друга старцы пали,
И долго ток из их речей бежал,
И безутешный стон печали
Из груди их с усильем вылетал.
Вадим их зрел и дух его смутился,
Неведомая грусть простёрлася над ним,
Как бы предчувствие: и над копьём стальным
Он голову склонил и тихо прослезился.
Рассталися друзья, Брегил
Свой взор поспешно отвратил
И, протянув друг к другу руку,
Сказал: "Пожми её на вечную разлуку,
Мне брань и смерть удел". - И мрачною стопой
Пошёл; но юноша исполнен бога брани,
Потрясши щит в могучей длани,
Воскликнул: "Брань и смерть! Я всюду за тобой!"
И в изумлении Брегил остановился,
Но Ратибор с печалию немой
К пещере тихо обратился,
Он видел и бежал за ним,
С душой, исполненный смятенья.
Ах! кто когда спокойно зрел
Отца в слезах? Кто не летел
К нему словами утешенья,
Когда на взор возлёт туман густой,
Туман глубокия печали,
И на устах его, стеснённых скорбью злой,
Упрёк и стон невнятные роптали.
Вадим к коленам старца пал,
И слёзы потекли из глаз его струёю.
"Прости, прости, родитель!" - он сказал,
Но старец юношу прервал:
"Иди, иди! И Родомысл с тобою,
Иди! Тебя, быть может счастье ждёт.
Ах! горько мне с тобой прощанье,
Но не виновен ты: от первых жизни лет
На грусть, на слёзы и страданья
Угрюмый Чернобог меня определил.
" - и, указав рукою
На холм, на коем ждал его Брегил,
Пошёл и скрылся за горою.
Умолк уж шум его шагов,
Вадим восстал: из-за холмов,
Как великан небес огромный,
Всходило солнце, и рекой
Пролился яркий свет над радостной землёй.
Вдруг бор позолотился тёмный,
Багряный огнь погас в полях
И на туманной гор вершине
И мрачной заиграл долине,
Ручья на ропчущих струях.
Тумана пелена над Ладогой свивалась,
И Ладога, как море расстилалась,
Необозримая, огромный щит златой;
Чуть лёгкий ветр играл с волной,
И каждая скала блистала,
И каждая волна луч солнца отражала,
И чайка белая над озером летала,
Пустыни серой царь взлетал
Брегил вдоль брега шёл с слезами вспоминанья
О бедствиях родного края,
А юноша с улыбкою взирал,
Объятый сладостною думой,
Как солнца светлый луч играл
На лоне Ладоги угрюмой.
"Как ночь мрачна! Как тёмен лес!
Как путь зарос кустами!
Ни звёздочки среди небес,
Ни огонька пред нами!
Давно мы бродим по лесам,
Скажи, далёко ль Ниев храм?"
- "Вадим, ты зришь пред собою
высоких стен ряды густой?
За ними храм стоит за мрачною стеною".
И старец, и Вадим, идут. Над их главами
Верхи дерев шумят уныло,
И мнится, жителей могилы
В дубраве тихой, и сухой,
Идут наверх горы кремнистой
Среди нависших диких скал,
Вступают в своды храма, мшистый
Помост под ними зазвучал,
И отголосок стен протяжно отвечал.
Идут неверною стопою...
Но вот незримою рукою
Отверзся перед ними вход
В высокий освещенный свод.
В средине длинный стол, из камня иссечённый.
И кубок на столе, и нож лежит священный,
И старцев кругом сонм сидит.
Как ярко свет на их челах играет!
Как белые власы и ризы их блестят!
И стены в сумраке стоят,
И луч, не долетев до свода, умирает,
Вдали, чуть светят на столбах
Тяжёлые героев прежних латы,
И шлемы, и мечи зубчаты.
Всё тихо: дивный сонм молчит,
И каждый старец пред собою
На руны тайные глядит,
Седой склонившись головою.
Когда же ветр свирепый зашумит
И дымный пламень сотрясётся,
И свет неверный с тьмой сольётся,
То мнится, старцы, свод, и стена и гора
То вдруг блеснут, то исчезают.
Непостоянные пред взорами блуждают,
Как зданье зыбкое таинственного сна.
И недвижимый, изумленный,
У входа храмины священной
В молчаньи юный сын степей
Взирал на храме свод высокий,
На факел в храме одинокий,
На дивный сонм седых мужей.
Безвестное благоговенье
"аинственным страх
Блистали юноши в очах.
И мыслит он, что первый шаг
Разгонит светлое виденье;
Что витязи минувших дней,
Богатыри времён далёких,
Исшедши из могил глубоких,
Из царства мрачного теней,
Совет свой держат в тьме ночей
Об участи печальной, слёзной
Отчизны, прежде им любезной.
Но вот, отбросивши рукой
Свой длинный плащ с чела седого,
Брегил идёт и за собой
Ведёт сопутника младого.
Обходит стол со всей сторон,
Встречаем дружеским приветом,
И низко кланяется он
Пред старцем, в чёрный плащ одетым.
"Вовремя ты пришёл, Брегил! -
Настал сей день, давно желанный.
Так завтра, завтра в ранний час.
У самых врат Новграда бранной
Труды раздастся грозный глас.
Но Ратибора нет с тобою?"
-"Изгнанный Новоградом, он Новоград проклял.
Как тщетно море бьёт волнами
В громады чёрные нависших диких скал,
Так, Буривой! и я с слезами
Упал к его ногам, просил его, молил...
Вотще - он непреклонен был".
- "Но кто ж с тобою храм вступил?
Кто с сей блестящими, как взор орла глазами,
Покрытый светлою бронёй?
Скажи, кто юный сей герой?"
- "Сын Ратибора он, послушав голос брани,
Он устремился вслед за мной
С мечом отмщения в младой, но сильной длани".
И Буривой: восстал, он юношу ведёт
И руку древнюю кладёт
На меч героя молодого.
"О Ратибор сын! - вокликнукл Буривой! -
Мой сын! клянися пред тобой
Богами адскими и вечной адской тьмой
И Ния властию священной,
Что меч, тобою обнаженный,
Дотоль не скроется в ножнах,
Доколе Новоград не встанет с силой новой,
Доколе трепетный варяг
Не побежит стезёй кровавой
В Рослаген свой, как дикий зверь лесов
Пред меткою стрелой и громким лаем псов".
Вадим ещё хранил глубокое молчанье,
Но взор его блистал воинственным огнём.
И вдруг он меч извлёк - ступил - потряс щитом,
И клятвы грозной обещанье
В восторге бурном произнёс.
Он звал в свидетели властителя небес,
О златорогий царь Велес,
Тебя, тебя, о Ний, владыка грозный ада,
И Чернобога власть, и Ночь, и Бледный страх.
Так клялся он: в его глазах,
Казалось, молнии сверкали,
Слова под сводами звучали,
Как дальний над волнами гром,
Перья лебедя играли,
Колебляся, шумя над юноши челом.
Все в удивлении немом
Меж тем на витязя взирали
И мнили: юный Святогид,
Оставивший небесны своды,
Пришёл поставить меч и щит
Против врагов свободы и отчизны.
Но Буривой вещал, Вадим
Пустился снова в путь с вожатаем седым
Чрез дебри мрачны и глубоки,
Через шумящие потоки,
К новрагдским дружеским шатрам.
Густее мрак долны покрывает,
В дубраве ветер завыввет
И филина несётся глас,
Уж близок полунощный час.
Чей голос слышен в храме Ния,
Как будто стон волны седой,
Как будто ветра рёв глухой?
Вещает мрачный Буривой:
"На ветре стоны прилетают,
Подземные врата скрыпят,
Из ада духи вылетают,
Начнём, начнём таинственный обряд.
Я слышу грозные их крики,
Я слышу: крыльями стучат;
Поют протяжно адски лики,
Начнём, начнём таинственный обряд.
Бегут над нашими главами
Их гласы громкие звучат;
Начнём, начнём таинственный обряд".
И вот горит костёр священный,
Три раза, в жертву обречённый,
Телец обводится кругом,
Идёт кровавым полотном.
Он пал, и кровь течёт его в сосуд широкий,
Меж тем, как в тишине глубокой
Вокруг костра и пред костром
Безмолвно ходит старцев сонм.
И все с поникнутой главою,
Все тихой, мерною стопою
Идут. О, если б ты узрел,
Как стройно шёл сей сонм священный,
Как каждый старец облаченный,
В свой длинный плащ во мгле белел!
О, если б ты зрел их бледные ланиты,
И их главы, сединами покрыты,
И дикий, но потухший взгляд, -
Ты мнил бы исстуканов ряд,
Волшебством дивным оживленных
При звуке т"аинственных слов
Подземных властию богов.
Пред ними медленно ступает
В одежде мрачной Буривой
И с шумом над своей главой
Он знамя брани потрясает.
Идут и стали пред костром;
Но Буривой вокруг стола обходит
И круг таинственный обводит
Железным жертвенным жезлом.
Вдруг, распустив власы полуседые,
Он зашептал, склонённый над огнём,
Слова волшебные, глаголы неземные,
Когда глас он свой вознёс,
Когда б его слова под сводами раздались,
Тогда бы горя всколебались
И бурею вазмутился свод небес.
Тогда бы храм со сводами, жрецами
Затрясся, рушился, упал
И Волхов трепетный к Ильменю вспять бежал.
Но он слова свои едва-едва шептал,
И ветер громче завывал,
И звери дикие скрывались под кустами,
И путник зрел над шаткими древами
Огней бегущий длинный ряд
И бледный сонм каких-то странных теней,
И образы чудесные небесных привидений,
На коих и взирать не должен смертных взгляд,
Но сонм молчал. Лишь заклинанья
Чуть ропщут в бледных их устах.
И вдруг их грозного рыданья
Их грянул глас, исполнен предвещанья,
О крови, бранях и смертях:
"Ний с престола восстаёт,
Ний копьё своё берёт!
Что ж владыку призывает?
День для брани наступает?
Враны несметной слетелись толпой,
В ночи холодной
Весело волк завывает голодный.
Завтра будет пир орлам.
Ний! О Ний! приди в свой храм!
Что же в аде восклицают?
Грозны радости духов!
Быстро, быстро льётся кровь,
В небе призраки летают,
В адских странах
Смехи грохочут, как гром в небесах,
Тьмами и тьмами
Тени пред адскими вьются вратами.
Гибель, смерть и страх врагам!
Ний! О Ний! приди в свой храм!
Вот твой кубок позлащённый,
Вот под дланию жреца
Льётся светла кровь тельца!
Обошли мы круг священный.
Ада владыка на брань выступай!
Старцы седые
В полночь свершили обряды святые.
О, внемли своим жрецам!
Ний! О Ний! приди в свой храм!"
Так пели старцы. Каждый раз,
Когда их т"аинственный глас
Во храме громче раздавался,
Их мрачный вождь к земле склонялся
И, знамя омокая в кровь,
Вещал: так брызнет кровь врагов.
Когда их гласы умолкали
И звуки песен умирали,
Как дальний ропот бурных вод,
Тогда, благоговенья полн,
Поднявши кубок позлащенный,
Угрюмый старец Буривой
Лил мёда светлый ток златой
На пламень и костёр священный.
Но вдруг он ярче вновь пылал,
Вновь рдяным светом озарял
И старика власы седые,
И зраки бледные жрецов,
И брони на стенах стальные,
И камни серые столбов.
Но вот уж пламя потухало;
Едва над гаснущим костром
Сиянье рдяное мелькало,
К костру склонившися челом,
Верховный жрец, простёрши длани,
Качал, но тихо, знамя брани.
О, вдруг, казалось перед ним,
Очам незримые другим,
Вставали тайные виденья.
"Идёт, - воскликнул он, - идёт владыка мщенья,
Идёт! - склонитесь перед ним!
Идёт!" - и старцы все поникнули главами
Перед незримыми, но близкими богами.
Казалось, храм и ветер дремал.
Все члены старцев трепетали,
Холодный пот по лицам и бежал,
Власы но головах от ужаса вставали,
Невольно зуб об зуб стучал.
И пламенника свет тусклеет и тусклеет,
И на костре огонь синеет и синеет,
Жрецы стоят, жрецы молчат,
Их дух стеснило ожиданье.
Вдруг что-то хладное, как мёртвых целованье,
Как ветр знобящий адских врат,
Как смерти длань, над ними пробежала:
Казалось, жизнь с ним улетала,
Казалось, под перстом духов
На миг в них сердце бить престало
И в жилах их замёрзла кровь.
Прошло!.. в них сердце бьётся вновь,
Их мрачный взор блестит яснее,
Но вся душа в них трепета полна,
Их вождь стоял с простёртыми руками,
С смущеньем на челе, с дрожащими устами,
Так бледен, хладен, недвижим,
Что мнилось, смерти мрак уже возлёг над ним,
Его отверсты мрачны очи,
Без жизней, мыслей, чувств стоят,
Глубоким ужасом его окован взгляд,
Вперился в мраки чёрной ночи.
Но вот из уст его исторгся тяжкий стон,
На мёртвенном лице явился пламень новый,
Как будто сотрясал ничтожества оковы,
Как будто бы восстал к существованью он.
Его глаза, как звёзд в мгле, пылали,
И под наморщенным челом
Зеницы серые смеркали
Багровым бешенством огня;
И бледные его ланиты
Кипящей кровью налились;
Ужасной бледностью покрыты,
И из груди его стеснённой
С усильем вылетал какой-то рёв глухой;
Казалось, дух подземный, злой
Владел душою иступлённой.
Вдруг знамя он потряс, главу свою поднял
И грозные слова вещать он стал:
"О горе, горе вам, варягов род надменный,
О горе, горе вам, грядёт отмщенья час.
Вы смерти жертвы обреченны,
Ваш день пришёл, весь ад восстал на вас;
Весь ад гласит вам: "горе, горе!"
На время старец замолчал,
И сонм жрецов протяжно отвечал,
Их глас, их дикий глас звучал,
Как бьющее в утёсы море;
Они вещали: "Горе, горе!"
- "Пусть гибнет весь их род! - воскликнул Буривой. -
Пусть пожирает меч их хищные дружины,
Пусть Позвизд их мертвит холодною рукой,
И голод их разит среди степи глухой.
Когда вся кровь же их прольётся,
Пусть память их с земли сотрётся!"
И вновь жрецов ответный глас
Высокий храма свод потряс.
Сей глас был бури завыванье
Иль ночью грома рокотанье
По снежным северным горам;
Они вещали: "Смерть! Смерть лютая врагам!"
Их имена пусть скроет мрак забвенья,
И кости их, добыча тленья,
Пусть лгут средь степей без главы, без могил".
Ужасно их слова во храме разнеслися,
Полнощный ветр свирепее завыл,
Доспехи тяжкие героев все тряслися,
И тихий, тяжкий стон в них долго слышен был.
Но снова старец исступленный
Гласил проклятия священны:
"Когда вспылает бурный бой,
Отмщеньем не вскипит и робкою душой
Возлюбит рабский мир бесчестья и покой,
Проклят он ввек, и ввек прокляты его длани!
И душу робкую, избравшую ярём,
Богам подземным мы навеки отдаём.
Пусть дом его падёт и пред его очами
Пусть острый меч сразит жену его, детей,
Пусть горько плачет он и свет его очей
(Начало 1820-х годов)
Вариант отрывка из этой поэмы
Но кто же сей юный победитель,
Не князь, не вождь, - но вслед за ним
Толпы послушные летают!
Не старец он, - но пред бойцом младым
Вожди и старцы умолкают.
Владеть покорными сердцами;
В душе возвышенной горел
Огонь, возжженный небесами;
Ему от ранних детских дней
И мудрости, и дум глубоких,
И сладкий дар златых речей.
Его и силой, и красою
Блестящий света царь одел,
Черты владычества Перун запечатлел.
Как в сомне звезд денница золотая,
Стоял ли он в кругу богатырей,
Их всех главою превышая,
И стана стройность молодая;
Прекрасен средь седых вождей,
Когда он силой слов могучих
Готовил гибель для врагов,
И славу подвигов грядущих.
Когда ж он к битвам выступал
И на врагов остановлял
Свои сверкающие очи,
Не столь ужасен брани бог,
Когда мрачнее черной ночи
Несется в вихрях он меж небом и землей,
Одетый ужасом, сопутствуем враждой!