А. С. Хомяков. Политические письма 1848 года.

Предисловие к публикации

"Велик 1848-й год". Так начал К. С. Аксаков свою статью "Западная Европа и народ­ность"¹

1848 год действительно стал переломным для русского славянофильства. К этому времени становление славянофильской теории, которая в течение предшествующего десятилетия формировалась в кружковых и салонных спорах, в основном завершилось. События европей­ских революций подтвердили (во всяком случае, внешне) правильность и значимость основ­ных антиномий, выдвинутых этой теорией, и стали своеобразным катализатором ее внутрен­него самоутверждения. Характерны, например, лозунги К. Аксакова, самого прямолинейного и "однозначного" из славянофилов, представленные им в письме к А. Н. Попову: "События, совершающиеся на Западе, замечательны. Запад разрушается; обличается ложь Запада; ясно, к какой бездне приводит его избранная им дорога. — Я радуюсь обличению лжи. — Ужели и теперь Россия захочет сохранять свои связи с Западом? — Нет, — все связи нашей публики с Западной Европой должны быть прерваны. Должна кончиться, наконец, подражательность! — Само время, кажется, указывает нам быть вполне русскими. — Посмотрите, как хитро имеет влияние на публику наша Западная Европа. Она проводит свою ложь посредством моды, нарядов, светскости, балов и т. п. Она отрывает русское образованное общество от народности, делает его подражательным, делает его пустым, бесполезным, если не вредным для Русской земли. — Теперь настало, наконец, время, когда всякий должен понять, что нам, Русским, надо отделиться от Европы западной, что верная порука тишины и спокойствия есть наша народность"².

"Время" действительно настало — но правительственная реакция не соответствовала этим лозунгам. Именно под влиянием событий 1848 года правительство Николая I стало осоз­навать славянофильство как оппозиционную политическую партию: начались первые аресты членов кружка (Ю. Ф. Самарина и И. С. Аксакова), последовал ряд циркулярных запрещений, а через несколько лет для славянофилов была закрыта всякая возможность гласного, публичного выражения своих убеждений.

С другой стороны, именно после 1848 года славянофильская идеология и практика существенно трансформируется³. Если до этого времени И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, Аксаковы, Самарин осознавали себя деятелями по преимуществу литературными, по преиму­ществу учеными и теоретиками, — то после него ориентация кружка резко меняется: возникает самосознание особенной важности славянофильства в определении исторических судеб России, и не в отдаленном будущем, а сейчас, в дайной политической ситуации.

В 1845 г. И. Киреевский в статье "Обозрение современного состояния литературы", которая, будучи опубликована в первых номерах обновленного "Москвитянина", стала своеобразной декларацией славянофильства как нового общественного направления, — заявил: "... вопросы собственно политические, правительственные, которые так долго волновали умы на Западе, теперь уже начинают удаляться на второй план умственных движений..."⁴ Три года спустя, в марте-апреле 1848 г., тот же Киреевский заметил (ч письме к М. П. По­годину): "Подумай: при теперешних бестолковых переворотах на Западе подавать нам адресы о Литературе?" И далее: "... все эти отношения ничего не значат в сравнении с текущими важными вопросами, которых правильного решения нам надобно желать от правительства"⁵.

В мае 1847 г. Хомяков в письме к Самарину выразился определенно: "Время поли­тики миновало"⁶"деятельность наукообразного изложения теории" (то есть та "об­щественная" в широком плане деятельность, которая изначально противопоставлялась полити­ке) не может быть в данный момент основной: "Наша эпоха, может быть, по преимуществу зовет и требует к практическому приложению. Вопросы подняты, и так как это вопросы исторические, то они могут быть разрешены не иначе как путем историческим, т. е. реальным проявлением в жизни"⁷.

"практическое приложение" предполагало активное вмешательство славянофилов именно в политику. Поэтому не случайно именно в 1848-1849 гг. из недр славянофильского кружка выходит несколько статей и писем, не предназначавшихся для публикации и прямо касавшихся внутренней и внешней политики правительства.

Так, К. Аксаков в ответ на манифест государя от 14 марта 1848 г. пишет письмо Николаю I (датированное 28 марта)⁸ — это письмо, вероятно, не было отправлено, но характерно уже самим фактом написания: самим намерением оно предваряет знаме­нитую записку "О внутреннем состояния России", посланную К. А. Аксаковым семь лет спустя (и уже другому царю). После этого Аксаков пишет серию публицистических статей: "Голос из Москвы", "Западная Европа и народность", три статьи "об основных началах русской истории"⁹ и ряд других. Статьи эти пеленаправленно создавались не в расчете на возможную публикацию, а для распространены» в списках (так, статья "Голос из Москвы", датированная апрелем 1848 г., сохранилась в составе одного чернового и пяти беловых' автографов, то есть явно предназначалась для распространения, хотя бы между "своими"¹⁰).

"политические письма" А. С. Хомя­кова. История их появления весьма знаменательна.

31 мая 1847 г. Хомяков вместе с женой с детьми. Марией и Дмитрием, выехал из Петербурга за границу "для излечения болезни", а более для того, чтобы "подышать воздухом многодвижущейся Европы". Он пробыл в путешествии до 12 сентября. За эти три с половиной месяца он побывал в Берлине и Дрездене. Праге и Кракове, Эмсе и Остенде, Вене и Париже, Лондоне и Оксфорде...¹¹ Вернувшись в Петербург, Хомяковы ре­шили провести зиму в столице; Алексей Степанович активно общается с "верхушкой" петербургского общества: он вполне "свой" в домах Д Н Блудова. А. П. Толстого, А. О. Смирновой-Россет и многих других, он часто бывает в Английском клубе и т. д. Особенно сблизился он с молодым историком и юристом Александром Николаевичем Поповым (1821-1877), служившим под началом Блудова.

В Петербурге его застала весть о перевороте в Париже и бегстве Луи-Филиппа, о пос­ледовавших затем революциях в Германии, Австро-Венгрии и Италии, восстаниях в Бадене, Франкфурте-на-Майне, Праге, о польских волнениях. — то есть о событиях в тех самых "чужих краях", в которых он полгода назад путешествовал... Хомяков оказался в центре столичных сплетен и пересудов, стал одним из активных свидетелей российской реакции на европейские события. Об этой реакции А. В. Никитенко заметил: "... по мере того, как в Европе решаются вопросы всемирной важности, у нас тоже разыгрывается драма, нелепая и дикая, жалкая для человеческого достоинства, комическая для постороннего зрителя, но невыразимо печальная для лиц, с ней соприкосновенных"¹². В публикуемых ниже "политических письмах" Хомяков подробно живописует эту "драму".

"Можете ли вы себе представить положение неприятнее моего? Вам известно мое всегдашнее глубокое отвращение от всякого политического вопроса, а я теперь затравлен, заеден политикою. Куда ни выеду, куда ни повернусь, в мужское или дамское общество, все речь одна: "Каков Ламартин или Ледрю-Роллен, и что пруссаки, и что Познань?" Просто наваждение! <...> Но вот что еще досаднее: мне до того прожужжали уши по­литикою, что дома мне от нее покоя нет. По целым часам о ней думает голова против воли ума"¹³ (письмо от 21 мая 1848 г.).

В июне 1848 г. Хомяковы уехали в деревню (село Богучарово под Тулой). Там Алексей Степанович активно занимается хозяйством, охотой, борется с эпидемией холеры у крестьян, работает над "Семирамидой". Но и здесь вопросы политики не оставляют его. Его письма к А. Н. Попову и Ю. Ф. Самарину этого периода наполнены собственно политическими рассуждениями, очень похожими, кстати, на рассуждения из публикуемых ниже текстов. Из содержания этих "политических писем" явствует, что для печати они не предназначались. В них отразилось характерное желание Хомякова "написать за один раз все мои мысли, да и разделаться с ними навсегда" (подобное желание он высказал в цитированном выше письме к А. О. Смирновой). Возможно, что эти тексты были пред­назначены основному корреспонденту Хомякова этого периода — А. Н. Попову. Письмо Хомякова к нему, датируемое осенью 1848 г., начинается загадочной фразой: "Вы уже моих писем, вероятно, боитесь, как огня; но теперешнее не таково, чтоб оно вам наделало хлопот"¹⁴.

Вместе с тем по своему жанру это скорее не письма к какому-то конкретному адресату, а именно статья в форме письма. Эта форма вообще характерна для публицистики Хомякова 1840-х годов, а в ряде случаев жанровое определение "письмо" даже включается в заглавие статьи: "Письмо в Петербург о выставке", "Письмо в Петербург" и т. п. Публикуемые произведения написаны в промежуток между хомяковской статьей-письмом "Англия" (1847) и статьей-письмом "<По поводу Гумбольдта>" (октябрь-ноябрь 1848) и совершенно естественно получают именно такую форму.  

Несмотря на откровенную личностность и злободневность этих статей-писем, на то, что они прямо откликаются на сиюминутные события и, казалось бы, посвящены вопросам узко практическим, они важны для нас прежде всего той общефилософской проблематикой, ко­торая лежит в их основании, тем кругом общих вопросов исторического развития, которые Хомяков-публицист решает применительно к текущему политическому моменту. Проблема народа и революции, демократии и самодержавия, освобождения крестьян ("эманципации") и современного их положения, — все это ставится в ряд с вопросами о роли Прови­дения в судьбе России, с попыткой создать некую философско-политическую утопию, связанную с истоками и последствиями революционности как таковой.

­ристами", выстраивалась в его знаменитом историософском исследовании "Семирамида" в следующую цепь рассуждений: "Всякая революция в себе предполагает предшествовавшее беззаконие. Взрыв страсти тем сильнее, чем ужаснее было иго, против которого она восстает. Преступление ее и жестокость необходимо обусловлены преступлением и жес­токостью власти и нисколько не зависят от трудностей и опасности самой борьбы. Кровь лилась во всех концах Англии во время войны Карла 1-го и Длинного Парламента; плахи свидетельствовали о мщении народном. Революция воцарилась во Франции без боя и без сопротивления, кроме Вандеи; а между тем убийства Сентябрьские, Лионские расстреливания, Нантские утопления и всякая подробность, всякий день, почти всякий час несчастных годов от 92-го до 94-го будут храниться в летописях человечества как воспоминания ненавистные и отвратительные, и сама Франция будет еще долго носить клеймо стыда за все то, что она сделала и за все то, что она терпела". Это наб­людение (относящееся к началу 40-х годов) может быть в принципе отнесено и к России: те же публикуемые ниже статьи-письма содержат целый реестр "предшествовавших без­законий". Но в них же — абсолютная уверенность: "взрыв страсти" в современной России невозможен. На чем основана эта уверенность?

"Я знаю, — продолжает Хомяков свое рассуждение в "Семирамиде",¹⁵ — что законы до-революционные далеко не объясняют ужасов ее; но закон — буква и слово мертвое, а разгадка в жизненном обычае страны. Гордость презирающая угнетала, гордость унижен­ная мстила, и не должно забывать, что оплеуха тяжелее сабельного удара. Преступле­ние противу гражданственности объясняется предшествовавшим преступлением противу чело­вечества. Le vilain имел право мстить. Он мог бы простить, да зачем? Его этому не учили"¹⁶. Россия — с точки зрения "жизненного обычая" — представляет собой то идеаль­ное общество, в котором представителю демократических слоев (не !е vilain, а крестьянину, христианину!) некому, да и не за что мстить. Поэтому для России особенно важно сохранять этот "идеальный" "жизненный обычай".

Хомякову-публицисту остается только удивляться: почему такой простой мысли не могут понять власти предержащие, привносяшие в русскую "стихию" западный дух, для них же самих таящий смертельную опасность?

в течение всех 1840-х годов. Цикл этот, начавшийся статьей "Письмо в Петербург о выставке" (1843) и завершившийся статьей "Аристотель и всемирная выставка" (1851), представляет собою популярное изложение тех сложных историософских идей, которые Хомяков одновременно разрабатывал в сугубо научной форме в "Семирамиде". "Заветную мысль" его Хомяков сформулировал следующим образом (в письме к А. Д. Блудовой от 26 ноября 1848 г.): "Эта мысль состоит в том, что, как бы каждый из нас ни любил Россию, мы все, как общество, постоянные враги ее, разумеется, бессознательно. Мы враги ее, потому что мы иностранцы, потому что мы господа крепостных соотечественников, потому что одуряем народ и в то же время себя лишаем возможности истинного просвещения. и так далее. Вопросы политические не имеют для меня никакого интереса; одно только важно — это вопросы обществен­ные. Напр<имер>, у нас правительство самодержавие это прекрасно: но у нас общество деспотическое — это уже никуда не годится". Вот приблизительный перечень того, что я хотел сказать в статьях своих, разумеется, во сколько это возможно при цензуре, которая сама зависит столько же от общества, сколько от правительства" ¹⁷

"политические письма" должны занять свое место в этом цикле. В них, несмотря на прямую устремленность автора на политическую "злобу дня", особую значимость приоб­ретают как раз "вопросы общественные", то есть выражение той же "заветной мысли". Важно, что они в данном случае писались без какое-либо оглядки на цензуру: Хомяков систематизирует собственные представления об обстановке в высших правящих кругах России в один из переломных моментов мировой истории, не прибегая для этого ни к иносказаниям, ни к осторожным формулировкам.

Текст печатается по автографу на больших полулистах почтовой бумаги, хранящемуся в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея в Москве: ОПИ ГИМ, ф. 178, ед. хр. 17, лл. 95-108 (письмо 1) и 108-128 (письмо 2).

В. А. Кошелев

1) Статья не опубликована: ЦГАЛИ, ф. 10, оп. 5, ед. хр. 11, л. I.

2) Письмо не опубликовано: ИРЛИ, ф. 3, оп. 8, ед. хр. 15, л. 12 об.

3) См. об этом: Михайлов А. А. Революция 1848 года и славянофильство. -- ^иу_{ч З}ап. Ленингр. ун-та. Серия истор. наук." 1941, вып. 8, N 73, с. 48—74.

5)Там же, т. II, с. 249. Курсив источника.

6) Хомяков А. С. Поли. собр. соч., т. VIII, М., 1900, с. 269.

7) Там же, с. 273.

8) ИРЛИ, ф. 3, оп. 8, ед. хр. 20. Об этом письме см.: Цимбаев Н. И. Из истории славянофильской политической мысли. К. С. Аксаков в 1848 году. — "Вестник Моск. ук-та. История", 1376, №5, с. 81-95.

10) ЦГАЛИ, ф. 10, оп. 5, ед. хр. 10.

11) См. заграничный паспорт Хомякова: ОПИ ГИМ, ф. 178, ед. хр. 3. Ряд сведений приведен в кн.: Завитневич В. З. Алексей Степанович Хомяков. Т. I, кн. I. Киев, 1902, с. 527-534.

12) Никитенко А. В. Дневник, т. I. M-, 1955, с. 311.

13) Хомяков А. С. Поли. собр. соч., т. VIII, с. 411. См. также письма к А. Н. По­пову от 4 и 17 мая 1848 г.: там же, с. 173-174, 177-179.

15) См.: Завитневич В. З. А. С. Хомяков. Т. I, кн. I, с. 93-95; Егоров Б. Ф. Поэзия А. С. Хомякова. В: Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969, с. Ц-12; Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. М., 1976, с. 28-30.

16) Хомяков А. С. Поли. собр. соч., т. V. с. 115. (Le vilain — виллан, крепостной крестьянин