При посылке стихов «К России». (На шестой неделе Великого поста 1854 года.)
Эти стихи написал я, графиня, на днях. Как стихи, они вам понравятся; надеюсь, что они понравятся, как чувство. Во всяком случае они сказались у меня невольно. Как человеку в минуту подвига опасного должна представиться его внутренняя жизнь тем яснее, чем самый подвиг лучше и чище, так и обществу. Странна была бы речь о смирении (а не это ли чувство уважаем мы в России по преимуществу?), если бы смирение не выражалось сознанием слабых сторон или пороков в те минуты, которые призывают к великому и опасному служению. От печати я удален; но мне кажется, такие стихи должны быть полезными, призывая к серьезному пониманию великого дела, к которому мы идем. Разумеется, если б можно было думать о печати, я сказал бы, что слова И игом рабства клеймена (слишком резко определяющие крепостное состояние) можно заменить Также поставить другое на место Но вообще полагаю, что нельзя и воображать, чтоб такой канон покаяния мог быть напечатан. А все-таки скажу: в минуту тяжелой войны конечно не время ни человеку, ни обществу исправляться, а время искренно сознаваться в своих грехах обществу, так же как и человеку. Согласитесь ли вы со мною? Во всяком случае надеюсь, что вы признаете, что я говорю не по духу эгоистического фрондерства. Война предстоит не шуточная, и размеры, которых она может достигнуть, еще неизвестны никому. Должно смотреть вперед бодро, но и трезвенно. Право, предполагать во мне фрондерство или что-нибудь подобное значит меня вовсе не знать. Не думаю, чтоб я когда-нибудь заслужил такое подозрение, а теперь просто стыдно было бы его заслуживать.