С Алексея Степановича Хомякова (1804-1860) по существу начинается самобытная русская мысль, философски выраженное самосознание нации, основная и постоянная задача которой, с его точки зрения, заключается в поиске воплощения ее сокровенных возможностей: разумное развитие народа заключается в возведении до общечеловеческого значения того типа, который заключен в основе народного бытия.
Религиозные, исторические, общественные, эстетические воззрения и предпочтения Хомякова складывались на основе его энциклопедических познаний едва ли не всех областей человеческой деятельности и науки. Как и многие славянофилы, он был блестяще образованным человеком, знал множество языков, мировые религии, разбирался в экономике, разрабатывал проекты освобождения крестьян и усовершенствования сельскохозяйственного производства, изобрел дальнобойное ружье и новую паровую машину, получившую патент в Англии, занимался винокурением, сахароварением и лечением гомеопатией, успешными поисками полезных ископаемых в Тульской губернии, проектами улучшения благосостояния жителей Алеутских островов и созданием хитроумных артиллерийских снарядов в период Крымской войны. Одаренный художник, портретист и иконописец, известный поэт и драматург - таковы еще ипостаси Хомякова. Единомышленник Хомякова А. И. Кошелев писал: "Он не был специалистом ни по какой части; но все его интересовало; всем он занимался; все ему было более или менее известно и встречало искреннее сочувствие <...> Обширности его сведений особенно помогали, кроме необходимой живости ума, способность читать чрезвычайно быстро и сохранять в памяти навсегда им прочтенное"1.
Идейная страстность и дискуссионный талант Хомякова заставляли его вмешиваться во все спорные вопросы времени. А. И. Герцен называл его "бретером диалектики", который, подобно средневековым рыцарям, стерегущим храм Богородицы, "спал вооруженным". И при этом - главной чертой характера и умственного склада Хомякова была способность не растекаться мыслью в разных областях знания и не распыляться в упражнениях в остроумии. За многообразными проявлениями его живого искристого ума таилась "глубокая духовная и нравственная сосредоточенность", нерасторжимое единство идей, чувств и воли.
"Поэт, механик и филолог,
Врач, живописец и теолог,
Общины русской публицист,
Ты мудр, как змий, как голубь чист", -
писал о нем мемуарист Д. Н. Свербеев.
Многие современники отмечали изначальную цельность мировоззрения Хомякова, отсутствие даже в юности сомнений и исканий. Публицист и общественный деятель Ю. Ф. Самарин, испытавший в молодости его решающее воздействие, писал: "Для людей, сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Хомяков был своего рода эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий, возвращал им цельность религиозного сознания"2. Главную причину такого воздействия на окружающих своего старшего друга Самарин видел в том, что тот с раннего детства до последней минуты "жил в Церкви", составлял ее живую частицу. Именно жизнь в Церкви придавала вселенский богословский и историософский масштаб и одновременно мудрость и трезвость мысли Хомякова, что позволяло ему верно оценивать различные явления в окружающем мире и предсказывать развитие событий.
Искреннему и последовательному воцерковлению Хомякова во многом способствовала его мать Мария Алексеевна, которой он, по собственным словам, был обязан "своим направлением и своей неуклонностью в этом направлении". Она происходила из рода Киреевских, что весьма характерно. Отдаленные или близкие родственные отношения связывали между собой и весь круг будущих славянофилов. Кстати, сам Хомяков был женат на сестре поэта-славянофила Н. М. Языкова. Укорененность в гуще "семейственных" отношений культурной дворянской среды накладывала неповторимый отпечаток на быт и идеи славянофилов, что с легкой иронией отмечал П. А. Флоренский: "... они хотели бы и весь мир видеть устроенным по-родственному, как одно огромное чаепитие дружных родственников, собравшихся вечерком поговорить о каком-нибудь хорошем вопросе"3.
Верно отмечая "домашнее" влияние на формирование философских воззрений славянофилов, Флоренский тем не менее преувеличивает его значение. Да и факты биографии Хомякова показывают, что не только "семейные" ценности руководили его поведением. Когда в 1821 году началось восстание против турецкого ига в Греции, юный Хомяков, учившийся в Московском университете и получивший там степень кандидата математики, обзавелся фальшивым паспортом, накопил денег, купил нож и отправился на помощь угнетенным, однако был вскоре задержан и возвращен домой. Характерно, что через несколько лет чувство справедливости и высшей свободы заставило Хомякова поступить иначе, когда он оказался в самом центре декабристского заговора. Один из современников вспоминал: "Рылеев являлся в этом обществе оракулом. Его проповеди слушались с жадностью и доверием. Тема была одна - необходимость конституции и переворота посредством войска. Посреди этих людей нередко являлся молодой офицер, необыкновенно живого ума. Он никак не хотел согласиться с мнениями, господствовавшими в этом обществе, и постоянно твердил, что из всех революций самая беззаконная есть революция военная. Однажды, поздним осенним вечером, по этому предмету у него был жаркий спор с Рылеевым. Смысл слов молодого офицера был таков: "Вы хотите военной революции. Но что такое войско? Это собрание людей, которых народ вооружал на свой счет и которым он поручил защищать себя. Какая же тут будет правда, если эти люди, в противность своему назначению, станут распоряжаться народом по произволу и сделаются выше его?" Рассерженный Рылеев убежал с вечера домой. Кн<язю> Одоевскому этот противник революции надоедал, уверяя его, что он вовсе не либерал и только хочет заменить единодержавие тиранством вооруженного меньшинства. Человек этот - А. С. Хомяков"4.
Из приведенных строк видно, что у молодого человека, к тому времени офицера лейб-гвардии Конного полка, уже созрело стойкое неприятие искусственных разрывов органического развития русской истории и ее насильственных преобразований "сверху", без учета соборного мнения народа, его коренных традиций и основных ценностей - будь то петровские реформы, декабристские планы или грядущие революционно-демократические теории. Что же касается конкретного контекста, то "живой ум" Хомякова не мог, конечно, переломить господствовавшего настроения. Его полк принял участие в восстании на Сенатской площади, а сам он в это время находился в двухгодичном путешествии за границей и пристально изучал западную жизнь.
После русско-турецкой войны 1828-1829 годов, в которой он проявил геройство и мужество (был дважды ранен, имел награды за храбрость - орден св. Анны и Владимирский крест), Хомяков постепенно все больше погружается в философские раздумья и научные занятия, в которых огромное место занимают вопросы соотношения и взаимодействия русской и европейской культур. Толчком для кристаллизации его мыслей послужила публикация в 1836 году в журнале "Телескоп" первого философического письма П. Я. Чаадаева, резко критиковавшего историческое прошлое России и призывавшего к всецелому копированию европейского пути.
"Мы принимали от умирающей Греции святое наследие, символ искупления и учились слову; мы отстаивали его от нашествия Корана и не отдали во власть папы; сохраняли непорочную голубицу, перелетевшую из Византии на берега Днепра и припавшую на грудь Владимира"5. А через три года, на одном из вечеров у А. П. Елагиной, матери братьев Киреевских, Хомяков изложил положения своей статьи "О старом и новом" (1839), ставшей первоначальным программным документом нарождавшегося славянофильства: "Если ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России, то нам приходится все черпать из жизни других народов, из собственных теорий, из примеров и трудов племен просвещеннейших эпох и из стремлений современных"6. Но такова ли в действительности прежняя жизнь России? Да, рассуждал оратор, в ней есть много примеров неграмотности и взятничества, вражды и междоусобиц. Но не меньше в ней и обратных примеров. В основании нашей истории, продолжал он свою мысль, нет пятен крови и завоевания, а в преданиях и традициях нет уроков неправедности и насилия. "Эти-то лучшие инстинкты души русской, образованной и облагороженной христианством, эти-то воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно, произвели все хорошее, чем мы можем гордиться"7.
Хомяков призывал объективно разобраться в разных "плодах просвещения" и определить, нет ли в русском "старом" чего-либо такого, что утеряно в "новом" и что могло бы помочь сделать человеческие отношения более добрыми и разумными. В дальнейшем он посвятил немало страниц для раскрытия нелепых и одновременно драматических страниц бездумного подражательства Европе, когда она сделалась для России, как ни для какой другой большой нации, второй родиной, источником не только приемов и методов внешнего прогресса, но и жизненных целей и задач. При этом, отмечал Хомяков, безоглядно осваивались деизм, вольтерьянство, масонство, политический радикализм и другие модные идеи иностранного происхождения, а желанными наставниками и учителями становились подчас весьма далекие от духовной культуры люди. "Принимая все без разбора, - писал он, - добродушно признавая просвещением всякое явление западного мира, всякую новую систему и новый оттенок системы, всякую новую моду и оттенок моды, всякий плод досуга немецких философов и французских портных, всякое изменение в мысли или в быте, мы еще не осмелились ни разу хоть вежливо, хоть робко, хоть с полусомнением спросить у Запада, все ли то правда, что он говорит? все ли то прекрасно, что он делает? Ежедневно, в своем беспрестанном волнении, называет он свои мысли ложью, заменяя старую ложь, может быть, новою, и старое безобразие. может быть, новым, и при всякой перемене мы с ним вместе осуждаем прошедшее, хвалим настоящее и ждем от него нового приговора, чтобы снова переменить наши мысли"8.
Жадное и некритическое восприятие европейских уроков в отрыве от проникновения в сущность собственного национального опыта увеличивало, показывает Хомяков, разрыв между самобытной жизнью и заимствованным просвещением, усиливало отделение высших слоев общества от народа, приводило к забвению духовной сущности родной земли и ее истории. Редкая семья, пишет он, располагает какими-то знаниями о своем прапрадеде, думая, что "он был чем-то вроде дикаря в глазах своих образованных правнуков". При этом отрицание всего русского, от названий до обычаев, от мелочей одежды до существенных основ жизни, доходило порою до нелепой страсти и комической восторженности.
Речь идет лишь о том, чтобы различать пригодные для всех, универсальные научно-технические сведения и методы и гуманитарные знания и общественные идеалы, которые в России и Европе органически формировались в разных исторических условиях и заимствование которых, следовательно, не может проходить безболезненно. К тому же в основных идеях западного просвещения мыслитель обнаруживал определенные ограничения, которые не следовало бы переносить на русскую почву.
Рассматривая, в каком направлении и до каких пределов изменяется под воздействием основополагающих результатов и исходных начал европейской культуры логика внутреннего развития отдельной личности, Хомяков обращается к идее права и юридического закона. Эта идея, организующая человеческие отношения в западном обществе, обнаруживает в его представлении свою односторонность и отвлеченность, когда внешняя формальность "съедает" внутреннюю справедливость. С его точки зрения, абстрактное понимание права получает конкретное положительное содержание и подлинность лишь при зависимости от нравственных обязанностей, находящихся в прямой связи с "всечеловеческой или всемирной нравственной истиной".
И идеал свободы, если она не определена этой истиной, не имеет достаточно положительного внутреннего содержания и раскрывается Хомяковым как неразборчивая воля к недосознаваемой смене разных форм практической деятельности. Отсюда презрение к бескорыстному поведению, накопление богатства как чувственного раздражителя для бесконечного материального потребления. Отсюда дух соперничества оригинальных индивидуальностей и партийных интересов, раздробляющих всякое желание общего блага в конкуренции частных достижений.
По логике Хомякова, внутренняя противоречивость и неполнота основных европейских достижений являются результатом исторического развития католичества, односторонне понявшего христианство как внешнее принудительное единство по государственному образцу и вызвавшего столь же односторонний и опять-таки внешне определяемый пиетет перед отрицательной индивидуалистической свободой в протестантизме. По его убеждению, в этом раздвоении и установке на внешнее бессознательно сказался всеокрашивающий антропоцентризм античного элемента, подчинявший "небо" "земле" и пытавшийся воплотить "христианскую истину" в знакомых исторических формах (юридических, политических, государственных).
Другими путями, в представлении Хомякова, просвещалось сознание и создавалась культура в России, где восточное христианство не смешивалось с древнеримским наследием и в чистоте святоотеческого предания воздействовало на национальные начала. Поэтому православие, в котором христианство отразилось "в полноте, т. е. в тождестве единства и свободы, проявляемом в законе духовной любви", он считал подлинным источником истинного просвещения. Такое просвещение не является только сводом общественных договоренностей или научных знаний, а "есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе. Оно может соединяться с наукою, ибо наука есть одно из его явлений, но оно сильно и без наукообразного знания; наука же (одностороннее его развитие) бессильна и ничтожна без него <...> Разумное просветление духа человеческого есть тот живой корень, из которого развиваются и наукообразное знание, и так называемая цивилизация или образованность"9.
с истинами веры и откровения. Такое знание и согласие поддерживают, в свою очередь, искреннюю любовь, которая, пишет Хомяков, есть "приобретение, и чем шире ее область, тем полнее она выносит человека из его пределов, тем богаче он становится внутри себя. В жертве, в самозабвении находит он преизбыток расширяющейся жизни, и в этом преизбытке сам светлеет, торжествует и радуется. Останавливается ли его стремление, он скудеет, все более сжимается в тесные пределы, в самого себя, как в гроб, который ему противен и из которого он выйти не может, потому что не хочет"10. Без преображения внутреннего мира человека подвигом жертвенного самоотречения нет и подлинной любви, а без подлинной любви нет ни истинного познания, ни настоящего облагораживания человеческих отношений, ни действительной свободы.
в поведении людей. С другой стороны, человеку, выходящему из эгоистического "гроба", открывается "высшая правда вольного стремления", становятся доступными сверхлогические "тайны вещей божественных и человеческих", хотя окончательная конкретность их разрешения непостижна человеческому уму. "Выходя из себя" в любви, человек перестает рассматривать окружающий мир лишь как предмет своей пользы и выгоды, видит в других людях такие же уникальные личности.
Сравнивая оба типа европейско-католического и русско-православного просвещения, Хомяков не превозносил второе над первым. Не самодовольство в мнимом превосходстве, не важное похваливание русского народа, не щегольство знанием русского быта и духа, не выдумывание чувств и мыслей, которых не знал русский народ, не искусственное и натянутое возвращение к погибшим формам и случайностям старины, но - искренний возврат к общежительной любви, к принципам истинного просвещения, к корням православной культуры, хотя они в конкретно-исторических условиях и подвергались всевозможным искажениям.
В одном из писем Хомяков призывал отстранить "всякую мысль о том, будто возвращение к старине сделалось нашею мечтою <...> Но путь пройденный должен определить и будущее направление. Если с дороги сбились, первая задача - воротиться на дорогу"11"нового". "Старое", а точнее вечное, необходимо для сохранения серьезного душевного лада, лучших духовных традиций, той столбовой дороги, которая определяет нравственное состояние личности и общества. Ведь равнодушие к правде и нравственному добру способно "отравить целое поколение и погубить многие, за ним следующие", разложить государственную и общественную жизнь. Поэтому нравственное достоинство должно определять решение всяких гражданских вопросов. Макиавеллистскому политиканству Хомяков противопоставляет нравственный историзм, обеспечивающий жизнеспособность человеческого существования: "Безнаказанно нельзя смешивать общественную задачу с политической <...> Со времен революции существует (хотя, разумеется, существует издавна) нелепое учение, смешивающее жизнь общества государственного с его формальным образом, это учение так глубоко пустило свои корни, что оно служит основанием самому протестантству политическому (коммунизму или социализму), разрешающему задачу общества только новою формою, враждебною прежним формам, но в сущности тождественное с ними <...> Перевоспитать общество, оторвать его совершенно от вопроса политического и заставить его заняться самим собой, понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость - вот дело истинного просвещения"12.
В решении насущных задач такого просвещения Хомяков отводит большую роль мудрому консерватизму, устойчивым традициям, непреходящим национальным ценностям, на основе которых только и могут получить успешное развитие новые достижения и прогрессивные изменения. Для сопоставления животворного традиционализма и нигилистического новаторства он использовал значительно расширенное истолкование деятельности английских партий тори и вигов как двух сил, по-разному ориентирующих общество. Вигизм для него есть "одностороннее развитие личного ума, отрешающегося от преданий и исторической жизни общества", от характерной для торизма опоры на религию, древние обычаи, семейное воспитание, классическое образование и берущего за основу эгоистические стимулы поведения, материальную выгоду, чисто внешний, технический прогресс.
По убеждению Хомякова, русские виги в лице Петра Великого и его последователей опрометчиво отбросили корневые ценности отечественного торизма - "Кремль, Киев, Саровскую пустынь, народный быт с его песнями и обрядами и по преимуществу общину сельскую"13. А это в перспективе грозило социальными напряжениями и кровавыми катастрофами, что и было подтверждено дальнейшей историей.
Философско-исторические и социально-нравственные выводы Хомякова органично сочетались с рассмотрением им проблемы искусства. Постоянное подавление самобытного начала в искусстве ведет, подчеркивается им, к своеобразному формализму - "подражанию чужеземным образцам, понятым в виде готового результата, независимо от умственного и нравственного движения, которым они произведены". Оторванность от животворных исторический корней, господство "полицейской симметрии" заимствований над "жизненной гармонией" естественного развития, заостряет он проблему, могут оказаться губительными для национальной культуры. Поэтому и вопрос о "русской художественной школе... есть для нас вопрос жизни и смерти в смысле деятельности нравственной и духовной".
"идеалов красоты, таящихся в душе народной; ибо корень искусства есть любовь. Формальное же изучение его есть не что иное, как приобретение материальных средств для успешнейшего выражения любимого идеала; но без этого идеала и без любви к нему искусство есть только ремесло"14.
Открывая в своем внутреннем мире и в окружающей жизни "духовную полноту", преображая индивидуальные черты своего творчества лучшими народными традициями и идеалами, художник может создать действительно общезначимое произведение искусства, ибо чем он "полнее принадлежит своему народу, тем более доступен он и дорог всему человечеству".
Образцовым примером такого всечеловеческого искусства, как бы "растворившего" личность своего творца, являлись для Хомякова иконы и церковная музыка: "Произведения одного лица, они не служат его выражением; они выражают всех людей, живущих одним духовным началом: это художество в высшем его значении"15. Икона представляет собой вершину собирательности и сосредоточенности художественного образа, ибо она "есть выражение чувства общинного, а не личного", и органично воплощает единство со всем бытовым и художественным строем народа и народного сознания. Поставленные Хомяковым вопросы о сверхиндивидуалистических основах творчества, национальном своеобразии и объединяющем значении искусства, о духовной связи художника и народа, равно как и многие его философско-исторические и социально-нравственные выводы, не потеряли своей актуальности и сегодня.
Мысли Хомякова о соборности как о "свободной и разумной любви", о любви как должном состоянии личности и высшем законе во взаимоотношениях людей, о нигилизме умственной жизни без нравственного основания, о юриспруденции без оживляющей ее совести, о противопоставленности зиждущегося на вере "цельного здания" ("живознания", "зрячего разума") и разлагающе-раздробляющего позитивизма отвлеченного рассудка, о двух противоположных принципах - духовном и вещественном - мировой истории, о росте "мерзости административности" при снижении роли соборного и земского начал и подобные им заставляют задуматься над системным направлением решения кажущихся неразрешимыми проблем. Он сформулировал ряд законов духовной жизни, например: "Высшее начало, искаженное, становится ниже низшего, выражающегося в целости и стройной последовательности"; "простота есть степень высшая в общественной жизни, чем искусственность и хитрость, и всякое начало, истекающее из духа и совести, далеко выше всякой формальности и бумажной административности. Одно живо и живит, другое мертво и мертвит"; "та частная польза, которую мог бы принести ум человека порочного в должности общественной, гораздо ниже того соблазна, который истекает из его возвышения". Реалъное постижение и практическое подобных законов могло бы, говоря словами Хомякова, вывести жизнь из "гроба" сплошной материализации и эгоизации человеческой свободы.
1) Записки А. И. Кошелева (часть I). Сост. и публ. Н. И. Цимбаева. М., 1991. С. 86.
2) Самарин Ю. Предисловие // Хомяков А. С. Полн. собр. соч. В 8 т. М., 1900. Т. II. С. XVII.
3) Флоренский П. А. Соч. В 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 314.
4) Цит. по: Егоров Б. В. А. С. Хомяков - литературный критик и публицист // Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 13.
6) Хомяков А. С. О старом и новом. С. 43.
7) Там же. С. 48.
8) Там же. С. 91.
9) Там же. С. 101-102.
11) Хомяков А. С. О старом и новом. С. 162.
12) Хомяков А. С. Полн. собр. соч. В 8 т. М., 1900. Т. VIII. С. 177-178.
13) Хомяков А. С. О старом и новом. С. 161-162.